Свидетельство сестры Галины Рытиковой
Дорогие друзья, уже здесь рассказывали, что дети росли без отцов и я тоже родилась без папы. Папу забрали в 1937‑м году, я через месяц родилась. Нас было у мамы пятеро. Трудности были и переживания. Но Бог помог выжить и маме нашей вырастить детей.
После войны получили первое письмо от папы. Дети все довольны, рады, что папа будет дома. А я им говорю: «Зачем нам тот папа, нас и так много?»
Делили кусочки хлеба между собой. Мама на хлебозаводе работала, и один кирпичек хлеба можно было проносить. Как–то раз проверяют всех на выходе, а там женщины в марлю замотают тесто и обвернут вокруг живота своего, их щипают проверяющие. А мама никогда не брала лишнего. И говорит:
— Не трогайте меня, мне кусочек положено, я его и несу.
Они посмотрели на неё, а тут гора хлеба уже была отобрана у людей. Они увидели у мамы белый платочек на голове и говорят:
— Снимай платочек и забирай этот хлеб.
А мама в слезах и в смущении сильном, говорит:
— Я сейчас выйду с этого перехода, меня остановят и осудят.
— Нет, никто тебя не осудит.
Столько была радости — мама принесла много хлеба.
После войны началась переписка с папой. Мы жили в новостройке, а за ней было поле. И я как–то говорю:
— Если папа придёт, я убегу в поле.
Мой старший брат работал на железной дороге, ему было 18 лет. И папа тоже работал проводником дальнего следования. Брату говорят:
— Ваня, ты можешь поехать до папы!
И папа пишет, что уже можно приезжать, и чтобы с собой взял чемоданчик с луком и чесноком. Были трудности, но Ваня добрался до Воркуты, вышел. А он в одном костюмчике, там пурга и метель. Мама одеялко детское кинула ему в вагон, не было постельного, после войны время, и он укутался с чемоданчиком в него и так зашёл в какое-то помещение. А там дедушка бородатый печку топит, подумал Ваня «погреюсь немножко, тогда буду спрашивать». Чуть позже дедушка ушёл, женщина заступила. Спрашивает её:
— Не знаете здесь ссыльный Михалюк Юрий Митрофанович?
— Нет, не знаю.
— А где здесь милиция?
— Я тоже не знаю.
А там ведь белые ночи, т. е. ночи нет совсем. Дедушка отдежурил, пошёл спать. Ваня вышел на улицу, и мимо идут работники, он их спросил, а тут и женщина что–то припомнила:
— Он истопником работает у нас, и фамилия знакомая! Я знаю, где он живёт.
И пошли они, жил он в вагончике–теплушке. Зашли к нему, он спит на нарах, борода укрытая. Женщина громко произнесла:
— Михалюк! Ты что? Оставил сына и пошёл в теплушку спать?
Он ноги опустил, как с нижней полочки вагона, глянул и… Ваню узнал по глазам, и они узнали друг друга. Такая была встреча с сыном.
Когда папа вернулся, привёз гостинцы, ехал через Москву, купил конфеты, сладости. Лёня подходит ко мне:
— Галя, набирай гостинцы, и тикай в поле.
Отец считает детей, не хватает одного и он нашёл меня на кровати, взял на руки, гостинцы даёт и я думаю:
— Какой хороший папа, можно с ним жить.
Папе не дали здесь приписку. Я ходила в первый класс, мама говорила, что всякие болезни были у нас, даже чёрная оспа, но Бог меня сохранил. Одна ямочка у меня на носу от этой оспы осталась. Бог хранил и глаза, и лицо моё. Приду со школы, папа берёт на руки, носит меня и говорит:
— Ну, что ж ты получила?
А я болела, часто оставляла школу, раза три подряд каждый год, может, ходила в первый класс. Я говорю:
— Папа, я не знаю, спрашиваю у учительницы: «что вы мне поставили». Он говорит: «не знаю, что тебе ставить. Три богата, два мало».
Потом мы переехали на Донбасс, и папа там немного пожил и отошёл в вечность.
Там у него была такая ситуация. Один подсудимый говорит:
— Давай убежим?
А он говорит:
— Нет, я спрошу своего Отца.
— А где твой отец?
— На Небе.
— Ну, спрашивай, я к тебе ночью подползу и разбужу, и убегать будем.
Он подошёл до папы, папа глаза открыл и говорит:
— Я ослеп.
Вот такая бывает болезнь, называется куриная слепота. На три дня папа ослеп:
— Я ничего не вижу. Мой Отец не разрешает мне бежать.
И папа один остался из пятерых братьев, которых взяли с нашего города.
Так что я понимаю, что если дети не знают отца, я тоже не знала, но потом уже полюбила папу.
Я работала в Совете родственников узников. Почтовый ящик был на меня, конечно, оформлен. Многие были злы на меня, когда посадили мужа и сына за детские лагеря. И ещё было постановление на меня о лишение родительских прав на десятого ребёнка, которому было месяц или два. Начали вызывать на допросы к следователю. Следователь женщина, Нелли Яковлевна, много она объясняла, рассказывала и говорит:
— Рытикова, не ходите без ребёнка, только с ребёнка.
А я замотаю его в пелёночки, коляски не было тогда, и иду на допрос. Прихожу, сажусь. Она мне говорят:
— Рытикова, скажите тайну воспитания ваших детей. Я собрала характеристики всех ваших десяти детей. Дай Бог, что бы все были дети такие, как ваши.
Вы знаете, думаю: «Господи, это Бог положил на сердце тебе, так сказать, чтобы ты дала радость моему сердцу, что не отнимут моих детей».
— Я расскажу тайну воспитания наших детей! Наша тайна воспитания детей заключается в Духе Евангелия. Поэтому муж сидит мой и сын, за воспитание детей узников.
Она, конечно, об этом знала. В это время враг душ человеческих напал на нашу семью так, что думали всё. Приду от следователя и говорю: «Господи, почему Ты это не послал Жени Вельчинской, ни Шуры, ни кому. А вот почему–то ты мне допускаешь, что могут моих детей забрать, даже грудного ребёнка».
А потом через место Писания Господь говорит, что «сверх сил не пошлю, а по силам вашим». Говорю: «Господи, значит, Ты мне дашь силы в это время!?».
Я помню статью Ивана Яковлевича, он разговаривал с женой Нилой своей и говорит ему Нила:
— Ваня, я не переживу, когда детей будут отнимать.
А Иван Яковлевич говорит:
— Нила, а у тебя сейчас отнимают?
— Нет.
— Вот тебе сейчас эта сила не нужна. А в то время, когда Господь допускает нам большие испытания, Он даст силы всё перенести.
И так я разговаривала с Господом. И эта «капельница» на нервную систему, я считала, три месяца была.
И вот во Львове суд. Мне нужно ехать на суд. У меня грудной ребёнок, дочке было пять месяцев. Братья нашли мамочку кормящую и она днём кормила, у ней был свой ребёнок 7 месяцев и мою она взяла пятимесячную. На ночь привозят меня, я уставшая, дадут мне на ночь кормить и три дня вот так — туда–сюда.
На суде, конечно, их обвиняли. И Галю Вельчинскую обвиняли в том, что она воду брала с речки для того, чтобы варить кушать. А из присутствующих на суде был рыбак в свидетелях, он не слыхал, что говорит судья Гале: «Имеете к свидетелю слово?» и Галя говорит: «Да, имею!» и обращается к этому рыбаку:
— Вот вы идёте на рыбалку, и чтобы сварить уху, вы из дома везёте воду или же с речки?
А он стоит, большой мужчина, кивает головой:
— Да, чтобы настоящую уху сварить, нужно воду из речки взять.
И тут все зашумели: «А её обвиняют в этом, понимаете!» — и все засмеялись. — «Ну что ж ты судишь её, когда надо с речки взять воду, чтобы уху сделать, а ты её судишь за это».
Когда заходят судьи, стучат в стакан, он звенит, и прокурор говорит:
— Всем встать! Суд идёт!
Зал встаёт, а заключённые, за загородкой, тут же на колени опускаются, потом поднимаются. И второй день так же, они опять на колени втроём склоняются. А сзади охрана стоит с автоматами. На третий день судья будто прозрел, понял, что они молятся. А до этого думали, что те падают на колени перед ними, милости просить или что. И снова «Всем встать! Суд идёт!» заключённые опять на колени. А судья уже говорит:
— Вас, что не касается? — а они молятся втроём, головы нагнули, сложили ручки. — Стража, поднять!
Солдаты прикоснулись рукой, все встали и сели на свои места. И когда в заключение сказали, что им по три срока, а это было на сцене. И выстроены они были так: сначала солдат стоит, потом Галя, затем опять солдат, а дальше Вова, потом опять солдат и дальше уже Павел Тимофеевич и замыкает его так же солдат. Пока они на сцене размещались в таком порядке, зал запел: «Любовь Христа безмерно велика». Ох, как долго звенел этот псалом в моих ушах. Они идут, медленно–медленно потому что хотят, чтобы больше услышать слов этой песни, потому что они год и два месяца были под следствием и за это время не слышали ни пения, ни Слова Божия. И так спустились они в подвальное помещение и их увели. Стали цветы бросать, и на «воронок», где воздух проходит, букет попал, так поехали с цветами они.
Когда лишение родительских прав было, Шура Козарез мне говорит:
— Галя, как ты не могла признаться, что у тебя лишение родительских прав?
Но ещё не решилось и не было известно перед тем, как я на суд поехала в Львов. Я говорю:
— Я такая спокойная была, зачем буду переживать? Бог всё даст!
И вы знаете, было определено лишение родительских прав. После суда я вернулась к себе и говорю:
— Я прибыла, что хотите, то и делайте…
— Хорошо, хорошо! — и вызывают меня на суд.
Группа друзей с Церкви, я с малышкой иду на суд. Захожу и говорю:
— Скажите, в каком зале будет слушаться суд? У меня друзья пришли.
Судья говорит:
— Да какой там суд! В этом кабинете решим, да и всё. Только ребёнка отдайте вашим друзьям в коридоре.
Думаю: «Слава Богу!», отдала ребёнка.
— Заходите!
Я называлась не подсудимая, а истец так, по закону.
— Встать!
Я встала, а там три человека присутствовало. А та женщина–следователь, которой я сказала, что в Духе Евангелия воспитываем детей, говорит:
— У меня единственный сын, за которого я боюсь, что он сядет на скамью подсудимых.
Вы знаете, это был крик сердца её. У нас десять детей, и все характеристики хорошие получили, а у неё единственный сын и она с большим страданием сказала, «я боюсь, что он сядет на скамью подсудимых».
Слава Богу, что наши дети все верующие. Этот суд прошёл, я так и не призналась им, что у нас было решение родительских прав. И когда я зашла она говорит присутствующим представителям из райисполкома:
— Как вы думаете, чтобы дети остались при родителях или же лучше в интернат забрать?
А они, как в один голос:
— Конечно, при родителях.
И суд решил - при родителях. Я говорю:
— Слава Богу! Спасибо вам!
Дали мне документ, что всё решено.
Как Михаил Иванович говорил, что это плата была за тот труд, который мы несли.
И хотели меня поместить в психбольницу. Приехала я из Кишинёва, от Веры Георгиевны, и брала девочку пять лет с собой, Аню. А мама–свекровь говорит:
— Галя, приходила врач, она так просила, чтобы ты пришла на Первую Конную в третий кабинет.
Город у нас маленький, шахтёрский и я говорю:
— Мама, это психбольница, я туда не пойду.
— Галя, она так просила!
Мама ей свидетельствовала и такая довольная, она её положила на диван, та отдохнула, а она с ней беседовала.
На следующий день опять приходит эта же самая женщина.
— Галина Юрьевна, ну что вы не пришли в кабинет на Первой Конной?
— А мы прекрасно знаем, что с нашими верующие там делали.
— Да ну, что вы! Но если милиция заберёт, то это шум, машины, люди. Ну зачем так? Кругом соседи... Могли бы так прийти, всё было бы хорошо.
А я говорю:
— Мы беседуем с Райисполкомом, с милицией, с КГБ, а с врачами, нам не о чем беседовать.
— Ну как же, а состояние вашего здоровья?
— О, — говорю (Даник у меня был тогда), — Я родила девятого ребёнка, больница моё здоровье знает.
И она так стонала, так уговаривала.
— А кто вы такая?
— А зачем вам?
— А, вот как? Значит, я не могу с вами разговаривать, вы даже не говорите вашу фамилию.
Ну, помню, что–то она сказала и ушла. Я быстренько встала на колени:
— Господи, вразуми меня, что делать!?
И на коленях, в молитве приходит мысль - уйти из дома. И только уйти, как Лота из Содома, гонит меня Господь, и всё. Я побежала к Али и Вали, две сестры недалёко, от нас жили. Аля, она здесь с нами сейчас, говорит:
— Галя, что ты хочешь?
— Я хочу уйти из дому. Забрать троих детей: 5 лет, 3 года и Даника, он сейчас здесь присутствует, ему 1 год и 7 месяцев было.
— Собирайся, я сейчас не работаю, я помогу выбраться.
И мы за два часа собрались и выехали с нашего города. Даник ещё соску сосал, бутылку, пелёнки, клеёнки. Тогда же памперсов не было. Собрала я узелочек для детей, и мы выбрались с нашего города.
Едем на такси через Луганск и заехали к подруге, вышли мы с ней подальше и я ей говорю:
— Шурочка, меня хотят поместить в психбольницу.
— И что ты хочешь?
— Едем к Лидии Михайловне.
Ночь мы ехали, утром добрались к ней, она была на рынке. Смотрит и понять не может:
— Как так? Вчера была у нас и сегодня опять?
— Лидия Михайловна, такое дело….
Она говорит:
— Да, мы готовы в тюрьмы, в лагеря, но в психбольницы мы все не готовы.
И мы всю ночь с ней беседовали.
— Какие у тебя планы, Галя? Что ты хочешь?
— Я в Белоруссию хочу.
— Хорошо.
Аля меня отвезла в Белоруссию, за домом будет присмотр, а там осталась мама свекровь, ей уже 80 лет и дети, три школьника. Ещё трое учились в училище в Луганске. И троих я взяла с собой, девять было в то время.
И через неделю Аля ко мне приезжает и рассказывает:
— Галя, на следующий день приехала зелёная машина с красным крестом. Врач в белом халате со шприцем, два дюжих санитара. Искали тебя везде, там где дрова, где уголь. В подвал, в кадушку лазили, в капусту. Смотрели под кроватями и всё стонали: «Не может быть? Вчера была, сегодня нет! Ну как так?»
Они открыли свою тайну, что хотели сделать. Они так стонали, маме говорят:
— Где она?
— Не знаю, может быть, в посольстве.
— В каком посольстве? Американском или баптистском?
— Да там, где ей заблагорассудится?
Они ушли не солоно хлебавши.
Семь месяцев я была в скитаниях, говорю Лидии Михайловне:
— Я уже готова ехать домой.
И Бог положил на сердце, я почувствовала, как наши братья в тюрьмах, в лагерях живут без семей, без нас, жён. Снится, что я дома. Точно. И это не сон, нет. Хожу по комнатам, довольная. Проснусь и опять не дома. И раза три так снились такие сны, что я дома, дома, дома.
Лидия Михайловна говорит:
— Хорошо, если ты готова к этому, мы за неделю раньше дадим телеграмму министру здравоохранения вашего города, в Москву, прокурору города, что ответственность за жизнь и здоровье Рытиковой ложится на вас.
А уполномоченный очень часто приезжал к нам домой и говорил:
- Пусть Галина приезжает домой, пусть живёт, что она там скитается?
— Вы напишите в газете, она и приедет, - говорит свекровь.
— О, что старуха захотела, в газете написать.
Но они вынуждены были так сделать. В то время писали о Винсах, и там три–четыре строчки было написано всего, что жители города Краснодона, подруги Валентина Панфилова и Андрющенко Нина наклеветали на Рытикову, что её хотели поместить в психбольницу, но этого не было.
Лидия Михайловна сказала, чтобы не являться мне в горисполком добровольно, только пусть забирают. Я слушалась. Но Серёже надо было идти в армию, и у квартального надо было подписать анкету.
Поздно вечером мы с дочкой Наташей стучим к нему, вокруг темно. А он же проверял нашу квартиру, и ему надо было донести, что я дома или нет, а меня семь месяцев не было. Стучим, а он:
— Кто там?
— Рытикова!
Удивился очень, очки снимает, в дом заводит. Всех нас усаживает, я говорю:
— Мне анкету надо заполнить на сына, в армию…
А ему поговорить хочется же.
— Ну, где ж вы были?
— Широка страна моя родная, Много в ней полей лесов и рек, - начала я в шутку.
А Наташа, говорит:
— Мама, я чуть не засмеялась, так объяснила ему хорошо, где ты пряталась.
Он заулыбался.
— Напрасно вы уезжали. Эти врачи наказаны, оказывается они заблудились, не в тот двор попали.
Я говорю:
— Да, они наказаны, потому что меня не привезли.
— О, нет, нет, нет! А сейчас если вы хотите работать, мы деток устроим в садик, в ясельки.
— Нет, мне надо подписать у вас анкету и всего лишь.
— Я сейчас не подписываю, вам надо в горисполком завтра идти.
— Ну, хорошо, спасибо.
Мы ушли. Утром я прихожу в горисполком, стою возле окна, зашла в кабинет, а меня из него выгнали, но всё равно стою у двери. Вдруг мимо меня секретарь горисполкома проходит, увидел, чуть ли не обрадовался:
— Галина Юрьевна, пойдёмте.
А он повестку мне присылал. Я ему говорю о том, что мне только анкету заполнить сыну. Вырывает у меня анкету, пошёл в тот кабинет, там заполнили:
— Теперь пойдём к нам.
И мне с этой анкетой надо зайти опять к нему.
— Галина Юрьевна, я вам скажу, — и точно, видимо у них было совещание, он повторил те же слова, что и квартальный, слово в слово, — Напрасно вы убегали. Вы знаете… Эти врачи заблудились, не в тот двор попали. Они наказаны за это.
— Да, наказаны, потому что меня не привезли.
— Нет, Галина Юрьевна, нет!
И опять уговаривает меня, чтобы я поступила на работу. Вечером, когда уже темно было, а в нашем районе одна гора, а под горою только кладбище — стучатся в дверь. Заходит секретарь и говорит:
— Галина Юрьевна, это я мимоходом.
Я думаю: «И где уж тут мимоходом, никакой организации, кроме кладбища и горы».
— И вот зашёл к вам. Вас никто тут не беспокоит? Кто будет беспокоить, пожалуйста, заходите к нам, мы будем принимать меры.
— Спасибо за такую охрану, у нас хорошо пока.
В школе историк был, а сын Петя слабенький у нас рос, я зашла в первый раз после семи месяцев в школу. А все знали, что я ушла из дому. Моя Наташа активная была, и как-то на уроке истории проходили тему «Защита прав человека». Она подняла руку:
— Скажите, пожалуйста, а как это получается? Защита прав человека, а мою маму, здравомыслящую, хотели поместить в психбольницу?
А учительница ей говорит:
— Наташа, сядь. Ты поняла неправильно. Садись, садись.
На перемене её окружили и ребята начали спрашивать, она начала рассказывать в открытую.
А этот историк, пожал мне руку через стол:
— Рытикова, я с вами солидарен. Как же вы дальше думаете?
А я говорю:
— Бог мою жизнь сохранил до этого места, и верю, что Бог и в дальнейшем меня сохранит.
— Скажите, — говорю я, — У вас под стеклом список и там я вижу фамилию моего сына, почему?
— Понимаете, приходят люди, за него спрашивают. А я ему говорю: «подождите, мальчик подрастёт и все поймёт».
И слава Богу, он понял и до сих пор верующий, имеет 11 деток. Слава Богу!
Так Господь вёл, нас, тех, которые подвязались в Совете родственников узников.
В Лозовой мы собрались на Совет родственников узников и за нами были «хвосты», так их называют. И только разложили документы — стучат в дверь. Открываем, а там милиция, горисполком: «Собирайтесь, в машину!» Надо собираться, везут нас в милицию. Посадили там в комнату, а немного раньше нам сестра продуктов с собой дала со словами, что возможно мы задержимся. И мы покушали, помолились, поблагодарили Господа и поём в ленинской комнате. А милиционер прижал двери и держит нас, не пускает никуда, покуда там решится за нас. До полуночи нас держали, судью вызвали и начали судить. Кому семь суток, кому восемь, кому больше дали. Восемь сестёр, и даже больше было, ещё два брата. И повезли нас в тюрьму. Огромный замок висит на камере, ключом большим открывает охранник его, засов открывает — заходите. Мы заходим, и сразу на молитву, помолились. Пели долго, вспоминали наших мужей: «Вот Господь нам дал вкусить хоть немножко того, что они перенесли и переносят».
Первый срок мой муж отбыл 5 лет, потом 3 года, 2 года — 12,5 лет общий срок был. А дежурный окошка открыл и говорит:
— А ну прекратите петь! У нас не концертный зал здесь!
А мы не слушаем. Мужей забрали, нас забрали, что нам делать? Приходится петь, молиться и Бога благодарить. А потом звонок, он кинулся к нему, а форточка открыта, и мы слышим как тот с кем–то говорит. Из горисполкома, из КГБ спрашивают, чем мы занимаемся. А он отвечает: «То поют, то молятся! То молятся, то поют!» Хорошее свидетельство, будем продолжать петь. И так семь суток.
Гремят засовы, лязг металла, заходит медсестра, которая, берёт кровь. Поставила свои пробирки, открыла ящик: «Будем сдавать».
А мы в один голос:
— Мы многодетные матери, мы кровь пролили. У нас по 11–12 детей, кровь пролили при рождении своих деток. Никакой мы крови вам не дадим.
Стоит эта женщина растерянно, собрала пробирки и ушла.
Приходит день освобождения. Окна были частично разбиты и мы становимся на подоконник, а рядом в камере Шура с Лидой сидели, они в розыске были. И такое решение было:
— Сёстры! Галя! У тебе завтра день освобождения. Как вы думаете? Моё предложение, чтобы она не уходила. Нам всем одна статья, но почему–то одним семь суток, кому–то десять, кому–то восемь. Пусть Галя не сдаётся.
Я говорю:
— Хорошо, буду слушаться, не буду выходить.
День освобождения мой, приходит милиционер:
— Рытикова с вещами на выход!
А мы выстроились в ряд и сидим на нарах, ножки опустили.
— Рытикова! День освобождения! С вещами на выход!
— Я выходить не буду!
Удивляется.
— Ничего себе. Почему?
— Потому что у нас одна статья, и я не хочу одна выходить. Я хочу, чтобы вы всех освободили, и тогда я выйду.
Он замыкает двери и ведёт начальника тюрьмы, приговаривая:
— Тут никого почитай не втолкнёшь сюда, а этих и не вытолкнешь отсюда. Что это такое? Что вы за люди?
Начальник сам улыбку еле сдерживает на устах:
— Рытикова, у вас день освобождения.
— Я понимаю.
— Вы должны сейчас же освободить камеру.
— Нет, я не освобожу.
— Почему?
И опять объясню.
— Так, вот свидетели. Сейчас мы составим акт, что вы не хотите выходить и эти все ваши сёстры, как вы говорите, освободятся, а вам будет продлён срок ещё сидеть.
Ну и тут все сёстры заходили так. И Люба Костюченко первая говорит:
— Сёстры, давайте освободим Галю, пусть с миром идёт?
— Да, да, Галя, ну всё! — я поцеловала их, попрощалась, говорю, — Ну если с миром, сёстры, я пойду. А если нет…
— Не, не, Галя, иди с миром!
Они мне напутствие дают:
— Там сейчас тебя молодёжь будет встречать, как обнимут, держись молодёжи, иначе могут выхватить тебя в «воронок» и увезти.
Так мы представляли себе опасности.
Нина моя дочь старшая была, с букетом цветов. И куда же мы идём? На ту же хату, откуда нас забрали. Там был стол накрыт. Я прихожу, а там Шура сидит с Лидой, их раньше освободили, чем меня. И тоже с документами.
И вдруг тарабанят опять, опять те же гости в ту же хату. Что опять то?
А наш поезд только ночью идёт. Шура говорит им:
— Слушайте, вы прекрасно знаете, что наш поезд идёт ночью, проездом, через эту Лозовую станцию, в ночь, мы выйдем. А сейчас мы покушаем.
— Собирайтесь.
— Нет–нет, мы не уйдём. Разрешите нам покушать, повстречаться?
— Ну смотрите…
В ночь мы выбрались на станцию, а там столько глаз. И билетов нет... нас долго мариновали, но в конце концов дали билеты и поехали мы домой. Так мы с Лозовой отправились.
Слава Богу, все было хорошо.
Вопрос: А сколько у вас внуков?
Галина Юрьевна: 62 внука, 20 правнуков. И в проекте 5 правнуков.
Свидетельство Галины Юрьевны Рытиковой на 50-летии Совета родственников узников (Москва, 2014):
Пение «Когда зажгутся фонари»
